Уже много-много лет я, да и не только я, не пишу и не получаю писем. Зачем, если есть электронная почта и соцсети? Хотя, конечно, это совсем не то. Письма - это общение, а Интернет - перекличка. И потому, когда в декабре в моем ящике оказалось довольно увесистое письмо от некой Веры Иванченко, пришедшее из Верхнеднепровска, сильно удивилась. Но еще больше изумилась, когда, открыв его, прочитала первый абзац. Женщина писала:
"Ты, возможно, меня не помнишь, но я с тобой и твоей бабушкой прожила в Старом Крыму целый год, и я была тебе вроде как опекуншей. Тебе тогда было два годика, а мне 12".
Я долго колебалась, придавать ли письмо огласке, но затем все же решила ненадолго вернуться в те времена.
С бабулей Юлей я прожила год в Старом Крыму у ее сестры, утонувшей в море вместе со своей дочкой
Синдром преступника
В Днепропетровске мы жили в очень тесной коммунальной квартире, газового отопления не было, топили печь углем, который родители таскали из подвала на второй этаж. А проживало в двух проходных комнатах, без прихожей и кухни, шесть человек: я с младшей сестрой, родители и две бабушки, теща и свекровь, которые ежеминутно цапались друг с другом. Вот меня с одной из бабушек, матерью отца, бабулей Юлей, и отправили на время в Крым, где жила ее младшая сестра Маруся.
Имелась и еще одна причина: по словам родителей, я в полуторагодовалом возрасте проколола руку сестренки швейной иглой. Не специально, конечно. Она заползла на швейную машинку, а я крутанула колесо - игла и прошила ее крошечную ладонь. Из-за этого у сестры начались припадки падучей (длились они до третьего класса, а потом, слава Богу, прошли), и нас решили разъединить, чтобы еще чего не приключилось.
Я эту сцену совершенно не помню, хотя моя память проснулась очень рано - в шестимесячноя возрасте, что бывает довольно редко: урывками, отдельными эпизодами, картинками, но - работала. Я помнила свою кроватку и висящий над ней абажур красного цвета (его уже не было после нашего возвращения из Крыма), мамину кофту крупной вязки (вскоре она отдала ее соседке-погорелице) и то, как мою кроватку на ночь завешивали газетами - от электрического света. Но вот эпизода со швейной машинкой в моей копилке нет. Может, его в реальности и не было, а родители просто внушали мне синдром преступницы, обязанной отмаливать свой грех перед сестрой всю жизнь? Это было непостижимо и нелогично, но возможное объяснение тому нашлось много лет спустя.
Крымская идиллия
В Крыму - точнее, в поселке Старый Крым - мы жили в домике тети Маруси, выходящем в огромный двор, где располагались такого же рода одноэтажные хибарки. Море от поселка было далеко, так что его я ни разу и не увидела. Зато совсем рядом возвышалась гора Агармыш. И с тех пор я на всю жизнь заболела горами. Помнится, были дети, с которыми я играла, но кто из них являлся Верой, понятия не имею. Она приходилась какой-то дальней родственницей по мужу, тете Марусе. То есть, не кровной, но тем не менее.
По словам бабули Юли, дядя Миша, Марусин супруг погиб на войне, и Маруся одна воспитывала дочку. Вдвоем они выходили в море, где ловили рыбу, а потом торговали ею и в своем поселке, и в других городишках. Еще у нее был сад, и летом они продавали приезжим фрукты. Тем и жили.
И вот однажды она вышла с дочкой в море и не вернулась. Когда поняли, что обе утонули, Марусины наследники со стороны мужа попросили нас освободить жилплощадь. Пришлось возвращаться в Днепропетровск, в тесноту да обиду. Такова предыстория так, как я ее знаю.
Так поселок Старый Крым выглядит сегодня. А 50 и более лет назад никаких многоэтажек в нем еще не было. За поселком видна гора Агармыш
Если же копнуть глубже, то явственно проступает действие некоего мистического злобного рока. Так, у бабули, самой старшей, было три сестры, и у всех оказалась трагичная доля: Ванда вышла замуж за грузина и укатила в Душанбе, где ревнивый супруг вскоре ее зарезал, детей у них не было; Маруся утонула, а Елена, мать легендарного синельниковского подпольщика Виктора Георгиевского по кличке "Горячий", командира диверсионного отряда, сошла с ума и в 1977 году окончила свои дни в Никопольском интернате для душевнобольных, захоронена в общей безымянной могиле. И только Юлия Игнатьевна прожила свою жизнь до конца, до девяноста лет, став единственной, кто оставил после себя потомство. Но тоже умерла не своей смертью, будучи задушена подушкой. От Ванды и Маруси не осталось ни одной фотографии. А больше всего снимков, в том числе газетных, посвящено Елене.
"Двадцать лет спустя"
В своем письме Вера Степановна писала, что с моей бабулей она потом долго переписывалась, даже один раз навестила ее. Но к тому времени бабуля жила уже не с нами, а в домике, стоявшем в самом начале улицы Войцеховича (ныне - Николая Руденко) и доставшемся ей в наследство от умершего мужа. Весь двор занимала его многочисленная родня. Сейчас этих строений уже нет - снесены.
Дальше женщина писала, что после замужества переехала в Верхнеднепровск, где ее муж имел частный дом (три года назад он умер). Там она и живет до сих пор. Подняла двух детей и трех внуков. А однажды узнала меня по опубликованной в газете детской фотографии. Вот и решила написать.
К слову, живу я по-прежнему в той же квартире на проспекте Пушкина, только она стала раза в три больше и уже давно не коммунальная, но адрес все тот же. Поэтому и в горсправку можно было не обращаться и к гадалке не ходить. И вот что дальше Вера Степановна написала:
"Сорок лет спустя"
"А теперь, Любаша (именно так я тебя называла в Старом Крыму, так что прости, если что не так), я расскажу, что случилось с твоей двоюродной бабушкой Марусей. Поскольку стала невольной свидетельницей происшествия. Я никому об этом еще не рассказывала, боялась, что сочтут вруньей или сумасшедшей. Но ты, как ведущая этой рубрики, поймешь. По крайней мере, не будешь смеяться. Надеюсь.
В тот день (это была середина августа) я напросилась ей в помощницы. Мы собрали снасти, провизию и отправились к морю на телеге. Принадлежала она, как и лошадь, татарину Елисею, но тетя Маруся нравилась ему, и он всегда охотно давал попользоваться своим транспортом. За это тетя Маруся привозила ему рыбу, самую лучшую. И вот доехали мы до берега, где к самодельному маленькому дощатому причалу была привязана большая лодка, почти баркас, доставшийся ей от мужа, перетащили в нее нехитрое имущество. Тетя Маруся с Лерой первые уселись в нее, а я на берегу замешкалась, привязывая к жердине коня. Было раннее утро, солнце било в глаза, со стороны моря, на котором разыгрался легкий бриз. Я обернулась, а лодку волнами уже отнесло от берега, хотя мы ее еще не отвязывали от пирса. Но, видимо, она была плохо прикреплена, вот узел-то и сорвало. Тетя Маруся принялась разворачивать лодку к берегу, чтобы подхватить меня, а я гляжу - за ее спиной стоит мужчина. Я прямо обомлела. Откуда он мог тут взяться? И только бликует - может, из-за бьющего ему в спину солнца. То он есть в лодке, то нету. Вернее, не так: то я вижу его, то нет. А тетя Маруся и Лера, похоже, его в упор не замечали. И тут смотрю - да это ж Колян, тетин Марусин муж. Не тот, что на войне погиб, а второй, уже послевоенный.
Тетя Маруся как-то привезла его с рынка, где торговала, и поселила у себя. Откуда он, чем зарабатывал, не ведаю. Я тогда мала была. Но лицо его трудно было не запомнить, так как всю правую щеку его, еще и на глаз наезжал, пересекал широкий бугристый шрам. До этого у тети Маруси была маленькая ветхая лодчонка, на которой далеко в море не уйдешь. А Колян обменял ее на почти баркас, так что выгоду свою тетушка заимела.
Ну, а потом тетю Марусю и Леру дядя Колян стал поколачивать, помогать им не помогал, а вот рукам волю давал. Но длилось это недолго, так как вскоре его прямо на рынке убили. Видимо, старые дружки нашли и расправились, как посчитали тогда многие. Похоронили его на местном кладбище, я там была и своими глазами видела лежащее в дешевом тисовом гробу тело. А тут он стоит в лодке-баркасе за спиной тети Маруси совсем как живой и только "бликает". Я хотела рассказать о том рыбачке, когда лодка подойдет поближе, но ее каким-то течением не пускало к берегу, а отшвыривало все дальше и дальше в море. Устав бороться с баркасом, тетя Маруся махнула мне рукой и развернула его к солнцу. И уплыла, а я никак не могла предупредить ее. Я тогда сразу поняла, что назад они не вернутся. Так и случилось.
Месть мертвеца
Потом я не раз задавала себе вопрос: не могла ли мне попросту причудиться мужская фигура на лодке-баркасе, похожая на неведомо кем убиенного мужа тети Маруси? Перебирала в памяти ощущения, обрывки воспоминаний. Но против этого предположения было несколько возражений. Во-первых, думалось, с чего бы это мне вдруг примерещился дядя Колян? Кто он мне? Да никто. Я и забыла о нем давно. Потом, лодка, которая никак не могла подойти к берегу, да и отвязалась сама собой. Уж не помогал ли кто ей в том? А самое главное - появление на лодке, принадлежавшей ему ранее, Коляна лишь подтвердило мои догадки: что тетя Маруся каким-то образом была причастна к его смерти. Да и мотив у нее имелся. Железный. Так что, по всему выходило, он ей в тот августовский день и отомстил. Видимо, не следовало после его гибели баркасом тем пользоваться. Да уж больно быстроходен и велик был. На нем тетя Маруся в два (а то и три) раза больше рыбы стала привозить, дела свои подправила.
Тела их, кстати, не были найдены - как в море их сыскать? Так что без могилок остались, сердечные. Ты, Любушка, уж помяни их как-нибудь. Все таки родственники тебе. Самые что ни есть кровные".
На этом письмо из прошлого заканчивалось. А я долго сидела, гадая над его содержимым и пытаясь воскресить в памяти облик бабушки Маруси, которую совершенно не помнила.
Любовь РОМАНЧУК
Метки: мистика