ХАН ЧАК, или Ночное происшествие

За Левобережным Амурским кладбищем расположены дачные участки – от «Южмаша», уже несуществующего комбайнового и других заводов. Один из этих наделов принадлежит мне. За участками – степь, поверхность которой раньше разнообразили озерца-болота. По ночам окрест разносился вой собачьих стай, похожий на волчий. Словом, местность почти гоголевская. Сейчас степь исчезла, уступив место частным хозяйствам, озера высушены, дикие травы сменили сельскохозяйственные культуры. В конце 90-х годов ХХ века в дачном поселке под названием Орджоникидзе произошла история, о которой потом долго судачили и которую я записала так, как услышала ее из уст дачников и родителей одного из ее участников, живших неподалеку. Потом они продали дачу и съехали. Говорили, что они сменили и город – по крайней мере, больше никто никогда их не видел. Их 13-летний сын по кличке Дун был единственным, причем поздним ребенком, за его жизнь они тряслись, поэтому ничего удивительного в переезде не было. Об этой истории я вспомнила, когда случайно в соцсетях наткнулась на фотографию человека, очень напоминающего того самого Дуна. Фамилию его я не помнила, так что на сто процентов уверенной быть не могла. Снимок был единственным, а через неделю, когда я попыталась вновь зайти на эту страничку, чтобы на всякий случай бросить в личку сообщение, она исчезла (была удалена). И опять запахло мистикой.

А началась история с того, что…

«Двадцать пятого августа, когда до начала школьных занятий оставалось совсем ничего, Дун вызвался переночевать на кладбище. Кладбище было уже закрыто для погребений, но нелегально хоронить на нем продолжали. За ним шел овраг, вернее, огромный, непонятно для каких целей вырытый, заросший бурьяном и заваленный мусором котлован, вырытый в 80-е годы (возможно, для так и не успевшего вырасти дома), затем голое поле, и уже за ним - город, ровные красивые многоэтажки. Было не страшно. Кладбище окружала бетонная стена, за которой лаяли сторожевые облезшие собаки. Издалека оно казалось лесом - такие громадные выросли вокруг могил деревья.

За пределами бетонной стены тоже был могильник, только новый. От шоссе его отделяло проволочное ограждение. Там хоронили бизнесменов. Вдоль трассы выстраивались ряды блестящих иномарок, возле которых настороженно покуривали в ожидании окончания процессии, молодые, одетые с иголочки телохранители. Правые руки на всякий случай засунуты в карманы широких, на штрипках, брюк. Ребята не раз проезжали мимо на велосипедах и видели это.

На кладбище пойти было необходимо. Потому что так назрели события: или ты идешь, или не человек. И тогда места тебе в дачном поселке нет. Пойти надо было из-за Люси. Формально. А по сути так решил Чак. Он появился в поселке на недавно купленной даче. Чак была его фамилия. Раньше на даче жила старушка, которую родственники забыли осенью забрать в город. Пока вокруг еще можно было отыскать ломкие веточки, трухлявые, легко раскалывающиеся пни, старушка топила и жила, а когда всё покрыл ровный мертвящий слой снега, замерзла. Сторож через неделю спохватился, зашел проведать, а она инеем покрыта. Вот в том доме и поселился Чак. И стоял этот дом как раз возле пруда, к которому вела узкая травянистая тропка, зажатая с одной стороны сеткой-рабицей, а с другой – густыми кустами колючей жимолости. Эту тропку Чак себе и присвоил. То есть, он не мог, конечно, забрать ее на свой участок, он просто за проход по ней взимал дань. Заслышав велосипедные звонки, трение шин о гравий или голоса, выходил, глядя исподлобья узкими черными глазами, и вызывающе уперев руку в крутой обнаженный бок, говорил:

- Ну!

Сама по себе дань была символической: от того зеркальце, от другого фрукты, от третьего жвачки - дело было в самом принципе. Чак хотел, чтобы его называли ханом. И прозвище тоже включил в дань. Назвал “хан Чак” - проезжай, не хочешь - крути педали в обратную сторону. Но однажды он обидел Люсю, дачную подругу Дуна, и вопрос встал ребром. Защитить Люсю надо было не только ради нее самой, но и чтобы сохранить свое достоинство, а заодно решить проблему с проездом. Они встретились, немного поговорили, а потом Чак сказал, что если Дун считает себя мужиком, пусть проведет ночь на кладбище, а за это он, так и быть, снимет надзор за пресловутой тропой.

- Правда? - спросил Дун.

- Слово хана, - ответил Чак.

Ребята смотрели на него с надеждой, всем хотелось без проблем купаться. Они ударили по рукам, и Чак сказал:

- В одиннадцать.

В двенадцать вход в поселок, тоже окруженный проволокой, до утра запирали (от воров), и остальным надо было успеть вернуться. В тот день родители Дуна ночевали в городе, они работали посменно, и Дун кивнул.

***

К одиннадцати они подошли к кладбищу. Темнота была вяжущей, плотной. Чак рассказал анекдот про трусливого мужчину, путь домой у которого пролегал через места скорби. Идет он, значит, трясется, и вдруг видит фигуру, которая в сторонке яму копает. Обрадовался ей, подошел и просит: “Слушай, мужик, будь человеком, проводи к выходу, а то жуть как покойников боюсь”. И тут фигура медленно распрямляется, пожимает острыми плечами и приглушенно говорит: “А чего нас бояться?”

Потом, сплюнув на землю, добавил, что в принципе на кладбище ночью лучше, чем в городе, где бродят подозрительные шайки и так и норовят чем-нибудь тебя огреть, а россказни насчет якобы прорытых под землей туннелей, в которых прячутся бандиты - конечно же, враки.

Дун повернулся и пошел к ограде. Они знали, где она прорвана. Люся проводила его дальше всех, а когда они остановилась, сказала:

- Я тебя подожду.

- Не надо, - строго ответил Дун.

Где, интересно, она могла бы ждать?

- Иди домой, - еще раз уточнил Дун. - Не выдумывай.

Но она не уходила, пытаясь вспомнить, что еще положено говорить в таких случаях. Наконец вспомнила:

- Ты, главное, постарайся где-нибудь заснуть. Ночь теплая и пройдет быстрее.

- Я засну, - пообещал Дун.

Люся помолчала, затем повернулась и, махнув рукой, растаяла в темноте.

Дун подумал, что в принципе можно притаиться где-нибудь у ограды, не пересекая невидимой черты, отделяющей мир живых от мира мертвых, а затем незаметно прокрасться обратно. Но это была секундная мысль. Он знал, что Чак наверняка будет первое время сторожить, чтобы засечь его у входа в поселок, а когда через полчаса на вход навесят замок, уйдет. Тогда - ломись не ломись.

- Чего? - крикнул из темноты Чак. - Передумал?

Голос у него был хриплый, надсаженный. “Сволочь”, - вяло подумал Дун и, набрав полные легкие чистого ночного воздуха, нырнул под заграждение.

С собой он взял только фонарик и спички. Конечно, подмывало прихватить большой кухонный нож, но Дун постеснялся, так как Чак мог поднять его на смех. Поэтому поначалу он нацелился отыскать бабушкину могилу, в ящичке возле которой, прикрученном к оградке ржавой цепью, хранилась саперная лопатка. Ящичек открывался сам. Нажимом.

«Возможно, - думал он, двигаясь по еле видной в лунном свете тропинке, - дух ее, если не развеялся, как-нибудь защитит, как-никак родственник. Хотя, конечно, может и навредить: бабушка еще живой дралась с ним, а мертвой неужто помирится?».

Эта мысль заставила его свернуть с аллеи и зашагать вглубь. К темноте он привык быстро, даже захотелось, чтобы стало еще темнее, чтобы не так выделяться из окружающего мира. В городе родители уже укладывались спать, им было хорошо. Он добрел до бетонной стены, отделяющей кладбище от пустыря и гигантского вырытого котлована. Вдоль нее высились заросли бурьяна высотой в человеческий рост, а, может, и выше. Смотря, конечно, какой человек.

Буйство растительности нравилось Дуну. Он решил, что вот тут, если залечь, можно провести ночь. До открытия поселка. Он умостился в бурьяне, и на некоторое время, как все мальчишки, предался неразвитым эротическим мечтам.

Вскоре затекла нога, он вытянул ее вдоль земли, чтобы не вставать, и попытался растереть, заставив кровь по-прежнему циркулировать в обреченном на долгое и бесплодное сидение организме. Нежные хрусталики в карих и узких глазах уже успели расшириться, и он понял, что вокруг вовсе не темно, только бесцветно. Недвижно стояли нарисованные плоские деревья, серыми-серыми тенями тихо плыли снизившиеся облака. Ему не хотелось, чтобы всходила луна: что хорошего она могла ему высветить? Но она взошла, и все стало, как днем перед грозой.

И тут он вздрогнул. Ему показалось, что рядом кто-то скребется. Дун переменил позу, расправляя затекшие члены, и прислушался».

Окончание следует

Любовь РОМАНЧУК